В нынешнем году исполнилось 77 лет с тех пор, как площади Урицкого в Санкт-Петербурге вернули историческое название – Дворцовая. Для нескольких поколений петербуржцев эта весьма неоднозначная и противоречивая фамилия уже не говорит ни о чем.
Предлагаем вам перенестись на сто с небольшим лет назад и узнать: что бывает, когда «чекистская работа не по плечу», а «долг партийца превыше всего», и какое значение петроградская пресса оказала на исход дела «Каморры народной расправы».
Несколько штрихов из прошлого Моисея Урицкого
Он родился 2 января 1873 года в большой патриархально-религиозной семье в черте оседлости города Черкассы. Отец занимался торговлей, и, когда он утонул при наводнении, «дело» возглавила мать, пообещав «Иегове, что любимый сын Моисей станет раввином». Свое обещание она твердо претворяла в жизнь: Моисей усердно осваивал Талмуд, в восьмилетнем возрасте его отводят в хедер при синагоге. Говорили, что только в 13 лет он по-настоящему стал учить русский язык. По настоянию матери в прогимназии и гимназии сын не учился по субботам, и она требовала от него регулярного посещения синагоги.
Мать вскоре умерла, и главой семьи стала старшая сестра – Берта. Не без ее влияния брат стал осваивать профессию юриста.
И эта профессия не противоречит Талмуду. Там правоведению уделяется много внимания как наиболее перспективной специальности в деле защиты прав еврейского народа. Вполне естественно, что годы изучения в раннем возрасте религиозных основ по Талмуду, в том числе в хедере при синагоге, не прошли бесследно и кое-что могло остаться в сознании Урицкого.
Ведь, наряду с поучениями по вопросам религии и морали, Талмуд дает понятия по таким дисциплинам, как математика, медицина, география, а также наставления по усилению национальной замкнутости и обособленности евреев как богоизбранного народа.
Кроме того, мы не знаем, как Урицкий понимал и объяснял себе, например, черту оседлости, погромы? Кстати, он в юности был инициатором создания отряда для отпора погромщикам силовыми методами.
Не нужно быть пророком: знания, полученные в детстве, оседают и остаются у человека до последних мгновений жизни.
Урицкого хотят то превратить в раввина, то вынуждают стать юристом. А потом на его пути появляется еще и Троцкий. Непрерывная опека сначала со стороны матери, затем сестры и, наконец, Троцкого превращает его в слабовольного, мягкого человека.
Урицкий мечется, пытается врываться на «свободу» и совершает противоречивые поступки. Иногда жаждет делать добро, а совершает зло.
Все как один современники отмечают присущие только Урицкому особенности внешности, поведения и личные качества. Александр Федорович Ильин-Женевский, брат Ф. Раскольникова, революционер, шахматист, в статье «Июльские дни» писал: «Как сейчас, помню его коротенькую фигурку на кривых ножках, когда он раскачивающейся походкой, ежеминутно поправляя пенсне на носу, шел к своему столу… Я оценил его веселый, открытый характер, сердечность и простоту».
А известный писатель-эмигрант Марк Алданов (Ландау) в историческом этюде «Убийство Урицкого» отметил, что «Урицкий воевать не любил, говорить не умел».
Действительно, Урицкий не умел так виртуозно произносить речи, как некоторое ораторы, например Троцкий или Володарский. На седьмом экстренно съезде РКП(б) 6-8 марта 1918 года шли жаркие прения о мире с немцами. И так случилось, что, не без ведома Троцкого, на трибуну поднялся Урицкий, выступил против этого мира. В.И. Ленин использовал корявую речь Урицкого в своей борьбе с главными противниками в данном вопросе. Вот что он сказал: «Но было другое выступление – Урицкого. Что там было, кроме Каноссы, «предательства», «отступили», «приспособились»? Ну, что это такое? Разве это не из газеты левоэсеровской ваша критика?.. Я не могу принять предложение Троцкого – так полемику вести нельзя… Касаясь речи тов. Бухарина, я отмечаю, что когда у него не хватает аргументов, он выдвигает нечто от Урицкого» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.36 С.29).
Бесспорно, что высшее юридическое образование было плюсом для назначения Урицкого председателем ПЧК. Но не это было главным аргументом. Ведь Дзержинский не получил не только юридического, но и вообще никакого законченного образования. Он оставил гимназию за год до ее окончания, однако это обстоятельство не помешало ему возглавить ВЧК. Кстати, Дзержинский был знаком с Урицким с 1902 года по пересыльной тюрьме на берегах реки Лены. Не было у Урицкого особых заслуг и в революционной деятельности. Он всегда придерживался меньшевистских убеждений и большевиком-то стал без году неделя: лишь в августе 1917 года, возвратившись из эмиграции в марте того же года.
Сомнению не подлежит, что после октябрьской революции при назначении на руководящие посты предпочтение отдавалось таким лицам, как Урицкий, которые возвратились из эмиграции.
Представляя собой противоречивого и не имеющего твердого мнения по многим жизненно важным вопросам человека, Урицкий в конце концов превратился в преданного сторонника Троцкого, в его тень.
Урицкий – человек Троцкого
В 1912 году меньшевики и бундовцы собрались в Вене, чтобы противостоять Ленину. Из этой затеи ничего толкового не получилось. Но все же Троцкий, Плеханов и Абрамович создали Организационный комитет, куда вместо себя выдвинули список своих малоизвестных сторонников. Туда попал Урицкий от группы Троцкого.
А в начале марта 1918 года Троцкий выступил фактически как противник мира с немцами, и Урицкий тут как тут. И даже держал речь, о чем уже велся разговор.
Еще раньше, в августе 1917 года, Троцкий вступает в партию большевиков, и Урицкий совершает тот же шаг.
Возникает необходимость сослаться и на самого Урицкого по вопросу о том, как же он относился к Троцкому и к Ленину.
Известный революционер, народный комиссар просвещения Анатолий Васильевич Луначарский вспоминает: «Моисей Соломонович Урицкий относился к Троцкому с великим уважением. Говорил как-то мне и, кажется, Мануильскому, что как ни умен Ленин, а начинает тускнеть рядом с гением Троцкого» (Луначарский А., Радек К., Троцкий Л. Силуэты: Политические портреты. М., 1991). Переезжая в Москву, Ленин первым лицом в Петрограде оставляет Зиновьева, а Троцкий, не без поддержки Дзержинского, проталкивает Урицкого на должность председателя ПЧК.
С чего же они начали свою деятельность? Зиновьев – с конфликта с Урицким. Он добивался передачи ряда комиссариатов партии левых эсеров, в том числе и комиссариата внутренних дел, который возглавлял Урицкий. Левым эсерам показалось этого мало, и они стали настойчиво требовать ликвидации Чрезвычайной комиссии (не исключена возможность, что с молчаливого согласия Зиновьева). По просьбе Урицкого в решение данного вопроса вмешался председатель ВЧК Ф.Э. Дзержинский. Он писал в Петроград:
«В газетах имеются сведения, что комиссариат юстиции пытается распустить комиссию Урицкого… Всероссийская конференция ЧК по заслушанным докладам с мест о политическом состоянии страны пришла к твердому решению о необходимости укрепления этих органов».
После июльского мятежа левых эсеров пост комиссара внутренних дел в Петрограде вновь занял Урицкий.
8 марта 1918 года он приступил к исполнению обязанностей председателя Петроградского ЧК. Пост заместителя был предоставлен бывшему секретарю Петроградского комитета РКП(б) Глебу Ивановичу Бокию.
Подбор и зачисление сотрудников в штаты Урицкий взял на себя, и сразу же стало складываться ядро людей, которые определяли стиль работы ведомства. Среди этих лиц был заведующий следствием С.А. Байковский, начальник комиссаров и разведчиков С.Л. Геллер и секретарь И.Я. Шимановский.
С первых шагов своей работы ПЧК во главе с Урицким взялась за обуздание разгула уголовной преступности, располагая материалами о том, что в городе ежедневно совершается более 200 особо опасных правонарушений. Причем значительная часть из них приходилась на анархистов, не признававших никакой государственной власти, а некоторые даже смыкались с бандитскими элементами.
Для решения этой задачи 21 марта 1918 года Урицкий подписал постановление с требованием к населению в трехдневный срок сдать незарегистрированное оружие. А 23 апреля проводилась операция по изъятию оружия у анархистов. В печати отмечалось, что разоружение прошло «без кровопролитий и без всяких эксцессов».
Но основные усилия ЧК направлял на борьбу с контрреволюцией. В той непростой обстановке в марте 1918 года, «по предложению председателя ПЧК Урицкого Совет Комиссаров Петроградской трудовой коммуны постановил не применять расстрелы в качестве наказания даже в отношении людей, совершивших тяжкие преступления» (Смолин А. У истоков красного террора // Ленинградская панорама. 1989 №7).
Теперь хотелось бы проанализировать одной из наиболее примечательных и спорных, по мнению В. Бережкова, дел того периода.
Дело «Каморра народной расправы»
Зарождению дела послужило скорее всего заседание Совета Народных Комиссаров в Москве в первой половине апреля 1918 года.
14 апреля 1918 года петроградская «Красная газета» в редакционной статье «Против еврейских погромов» сообщила, что на заседании Совета Народных Комиссаров по предложению Фрунзе обсуждался вопрос об еврейских погромах, борьбе с ними и было принято решение «…организовать разъяснительную работу для энергичного подавления всяких погромных попыток».
После этого тема погромов становится наиболее актуальной на страницах «Красной газеты».
24 апреля в той же газете публикуется статья «Отрыжки самодержавия», где говорилось: «…еврейские погромы – это была та соломинка, за которую хваталось утопающее самодержавие. Но в свободной стране к еврейским погромам могут призывать только отщепенцы и прихвостни самодержавия, только притаившиеся городовые и безработные охранники».
А 9 мая также в новой публикации «Не поддаваться провокациям!» обращалось внимание на то, что «…охранники, провокаторы науськивают народ, подбивают его на борьбу с советами, на выступления, на погромы. Гоните их, товарищи рабочие!».
И наконец, 12 мая появляется еще одна передовица «Революция в опасности». В ней, в частности, сообщалось: «..пользуясь тяжелым продовольственным положением, агенты, контрреволюционеры стараются вызвать смуту».
Как в газетном сообщении о заседании СНК, так и в статьях, помещенных в «Красной газете», отсутствовали какие-либо факты, которые свидетельствовали бы о проведённых или намечаемых погромах.
Публикация данных материалов проходила в обстановке политической и экономической нестабильности. В самом разгаре безработица, уже чувствовалось приближение голода, надвигалась эпидемия холеры. Но самым опасным для властей Петрограда было то, что оппозиция готовилась провести в июле всеобщую политическую забастовку.
А главный редактор «Красной газеты», он же комиссар по делам печати, агитации и пропаганды при Петроградском Совете В. Володарский, для которого, как видно, главный враг ассоциировался с образом «городового» и «безработного охранника» и которого близкие называли «закройщик из Америки», перешел от слов к делу. Он подписал постановление об аннулировании разрешения на издание некоторых оппозиционных газет.
Володарский по-прежнему появлялся на митингах, где трудовой народ слушал его, разинув рот. А он, «закройщик из Америки», убеждал, что эшелоны с продовольствием из Сибири в пути, вот-вот прибудут в Петроград. В хаосе и развале производства обвинял контрреволюцию и оппозицию и обещал вскоре «райскую жизнь».
19 мая в «бой» вступила основная сила – «Петроградская правда», главным редактором которой был Зиновьев. В тот день газета поместила воззвание «Главного штаба Каморры народной расправы».
Содержание этого листка сводилось к призывам «убивать большевиков и жидов». Кто был автором данного воззвания, откуда оно получено или перехвачено, а главное, с какой целью обнародовано, – «Петроградская правда» ни одним словом не обмолвилась.
Итальянское слово «каморра» почему-то ассоциируется с другим тоже итальянским словом «каносса», которое употребил В.И. Ленин, отчитывая Урицкого за оппозицию к миру с немцами. Конечно, это случайное совпадение.
Но если главарями организации «Каморра народной расправы» являются бывшие члены монархической партии «Союз русского народа», то по какой причине они начали прибегать к иностранным словам?
21 мая, спустя два дня публикации воззвания «Главного штаба Каморры народной расправы», Петроградская ЧК приступила к арестам. Между прочим, «Каморра народной расправы» на первых порах именовалась хулиганской, потом антисемитской и, наконец, ее окрестили контрреволюционной.
Главная роль в этой контрреволюционной организации предназначалась Луке Тимофеевичу Злотникову. Он – художник, закончил художественно-промышленную школу в Петербурге; в 1902 году Злотников уезжает в Париж, где учится в Сорбонне, затем возвращается домой, работает, «главным образом в юмористических журналах», как карикатурист. Занимался также и живописью. До революции Злотников – сотрудник газеты «Земщина», «Русское знамя», «Гроза».
Злотников являлся идеальным руководителем контрреволюционной организации: журналист и художник, сотрудничал с газетами монархического, шовинистического толка.
Таким образом, 21 мая в 7 часов вчера к Злотникову по месту его жительства нагрянул комиссар ПЧК Юргенсон с ордером на обыск и «арест всех мужчин». В ходе обыска никаких доказательств (например, печати организации или воззваний) и материалов оп принадлежности Злотникова к враждебной деятельности обнаружено не было. Была изъята переписка. Тем не менее Злотников, его соседи по квартире – Гроссман, Рабинов, а также некий Вольнов – были арестованы.
По сложившийся в ЧК традиции, арестованных допрашивали в день задержания, а Злотников первый раз был допрошен только 27 мая, то есть спустя почти неделю.
В тот день Злотников показал: «О «Каморре народной расправы» знаю только то, что было напечатано в газетах… кажется, из-за чего весь сыр-бор подняли». И далее: «Если исходить из того положения, что каждая прокламация или воззвание вредны постольку, поскольку они получили распространение, то воззвание или прокламация, напечатанные в газете, расходящиеся в десятках тысяч экземплярах, не могли бы принести такого вреда (если вредоносность несомненна), как если бы эти же самые воззвания были напечатаны на пишущей машинке. Так что главным распространителем воззвания «Каморры народной расправы» является газета «Правда», где это воззвание было первоначально напечатано. История с этим воззванием , по моему мнению, является сплошной провокацией со стороны лица, может быть и группы лиц…».
Арестованные вместе с Злотниковым Гроссман и Рабинов, как выяснилось, находились с ним в неприязненных отношениях. Но все же на допросах они заявили, что не располагают никакими данными о причастности Злотникова к «Каморре народной расправы», и в скором времени из-под стражи были освобождены.
Постановление об освобождении Семена Абрамовича Рабинова и Ивана Вольнова, выдававшего себя за знакомого Злотникова, подписал Урицкий. Причем постановление на Вольнова Урицкий написал от руки. Протокол допроса в деле отсутствует и вряд ли вообще существовал.
Пока Злотников «созревал», 22 мая обыску и аресту подвергся Леонид Николаевич Бобров, заведующий статистическим отделом Казанской районной продовольственной управы, который на первом же допросе сообщил: «…Я был монархистом, но после отречения государя партия монархистов «Союз русского народа» потеряла свое значение, я остался беспартийным… «Союз» всегда действовал в пределах устава, и никаких побочных организаций в виде «Каморры народной расправы» при нем не было, все это лишь газетные слухи…».
В тот же день были арестованы еще два человека: Василий Петрович Мухин и Иосиф Васильевич Ревенко, оба, как и Бобров, станут соучастниками действий Злотникова. Причем Мухин якобы давал Злотникову деньги на расходы, связанные с размножением воззвания и распространением, а Бобров якобы получил от него этот листок.
Ревенко, бывший член городской думы, почетный член партии «Союз русского народа», к моменту ареста служивший в управе вместе с Бобровым, на допросе заявил: «Слухи о «Каморре народной расправы» считаю абсурдными и провокационными, о которых я здесь только узнал».
Мухин, глава многочисленного семейства, существовал на проценты и доходы от наследства своего отца. На свои средства он основал женскую гимназию, попечителем которой оставался до ареста. Мухин признал, что виделся со Злотниковым дважды, когда тот приходил к нему, чтобы снять комнату для жилья, однако отрицал дачу денег, и это нашло подтверждение в ходе изучения счетов прихода и расхода.
Итак, на первом этапе в ходе следствия по делу «Каморра народной расправы» никаких доказательств, в том числе вещественных, о причастности Злотникова к изготовлению и распространению воззвания не получено, и контрреволюционная организация не вырисовывалась. На данном этапе следствия Урицкий-юрист выглядел безупречным.
3 июня в «Петроградской правде» появилось решение совместного заседания Петроградского бюро ЦК РКП(б) и Губернского исполкома Советов рабочих и солдатских депутатов. В нем говорилось:
«Ввиду усиления на почве продовольственных затруднений погромной и контрреволюционной деятельности некоторых организаций ЦК и исполком поручили председателю Чрезвычайной комиссии Урицкому принять самые энергичные меры по ликвидации всей погромной агитации и пресечению контрреволюционных попыток к выступлению».
Конечно, Урицкий не мог не принять к исполнению это указание, так как для него «долг партийца превыше всего», хотя и понимал, что поле деятельности на чекистском поприще не для него. Об этом говорили и люди, хорошо его знавшие.
Комиссар Петроградского военного округа Борис Павлович Позерн на траурном митинге в связи с убийством Урицкого сказал: «Товарищ Урицкий не раз говорил оратору, что работа по Чрезвычайной комиссии ему не по силам, но, когда ему напоминали оп партийном долге, он соглашался продолжить свою работу». Позерну вторил и народный комиссар просвещения Анатолий Васильевич Луначарский: для Урицкого «партийная дисциплина прежде всего», и, что Урицкий, занимая пост председателя ПЧК, «много страдал на своем посту».
Представляет интерес заявление Ю. Ларина о том, что Урицкий «был сторонником сдержанности в репрессиях». Итак, 3 июня, в день опубликования указанного решения, возобновились аресты и допросы. К упомянутой «пятерке» присоединились еще 37 человек. С этого момента по-настоящему проявились незаурядные «способности» заведующего следствием А.С. Байковского.
У арестованного в тот день владельца мастерской по цинкографии Василия Илларионовича Дворянчикова был изъят заказ Злотникова от 21 мая на изготовление печати «Каморры народной расправы». В протоколе обыска также зафиксировано, что эта печать «…выдана 14 мая г. Злотникову».
Тогда же комиссар Апанасевич произвел повторный обыск комнаты Злотникова и «нашел» злополучную печать с надписью «Каморра народной расправы».
12 июня Злотников уже признался, что Дворянчиков действительно изготовил указанную печать, что он напечатал и распространил прокламации «Каморра народной расправы», а одну из них дал Боброву. «Мухин мне лично ничего не давал, – сообщил он, – но через его управляющего имением Егорова получил один раз 200 руб., второй раз – 400 руб.».
Новые 37 арестованных никаких компрометирующих материалов на Злотникова и других не дали, и вскоре их освободили из-под стражи. Мухин, Ревенко и военный корреспондент Николай Александрович Ларин так ни в чем и не признались. Правда, Байковский предпринимал «кое-какие» меры, чтобы добиться от них признаний.
Так, он направил коменданту Петроградской комендатуры такой документ: «В.П. Мухина прошу содержать под особым усиленным надзором притом в одиночке, никаких свиданий, переговоров и прогулок ему не разрешать». В следственных материалах зафиксировано, что жене Мухина однажды разрешили свидание с мужем.
Она была потрясена его здоровьем: Мухин был в состоянии прострации, почти не воспринимал окружающий мир, а только лишь «постоянно плакал». Еще до ареста он был болен и фактически прикован к постели. Следователь Байковский так и не смог простить Мухину его стойкости. Тот был расстрелян 2 сентября, а на его капитал сначала наложили арест, затем Чрезвычайная комиссия определила: «Деньги и процентные бумаги перевести в Народный банк на текущий счет Чрезвычайной комиссии». Так семья осталась без средств к существованию, женская гимназия без попечителя, казна же ПЧК пополнилась.
Тюремная врачебная комиссия провела освидетельствование состояния здоровья Ревенко и установила, что: «Ревенко страдает туберкулезом легких, а также неврастенией, в виду чего дальнейшее содержание в тюрьме может гибельно отозваться…». На этом освидетельствовании наложена резолюция: «Потребовать объяснений, каким образом освидетельствование проведено не через комиссию (имеется в виду чрезвычайная комиссия – Авт.)». Ревенко расстрелян также 2 сентября, в постановлении указано, что он «…в организации «Каморра народной расправы» участия не принимал, но был активным членом Совета квартальных старост третьего Казанского продрайона, который (Совет) ставил своей целью под видом официальной организации свержение советской власти…».
Второго же сентября был расстрелян и Ларин, так как «следствием вполне определенно был установлен факт не только крупной спекуляции, которой занимался Ларин, но и его причастность к монархической контрреволюционной организации и под влиянием массового террора».
В тот же день были расстреляны Злотников и Бобров. Первому инкриминировали изготовление и распространение воззваний «Каморры народной расправы», второму – то, что он получил от Злотникова одно такое воззвание.
А Дворянчиков после трехмесячного пребывания в заключении, как раз после 2 сентября, из-под стражи освобождается, была снята печать с его мастерской, и он вновь приступил к работе с применением наемной рабочей силы.
Так были оценены его показания об «изготовлении печати», а Мухин, который ничего не совершал, но не дал нужных следствию показаний, был расстрелян. Нелишне упомянуть еще о том, что следственная работа по делу «Каморра народной расправы» завершилась в конце июня 1918 года, а затем наступил более чем двухмесячный перерыв. Создается впечатление, что Урицкий колебался и никак не мог принять окончательного решения о судьбе пяти арестованных. Развязка этого дела наступила на третий день после убийства нерешительного первого председателя ПЧК Урицкого.
О расстреле Злотникова, Боброва, Мухина, Ревенко и Ларина было опубликовано в «Петроградской правде» 18 октября 1918 года в сообщении от имени ПЧК. Там говорилось, что «за период времени от убийства т. Урицкого по 1 октября 1918 расстреляно: По делу погромной организации «Каморра народной расправы», в одной из выпущенной прокламации заявившей о своем намерении в один заранее намеченный час перерезать всех большевиков и жидов»… Далее шло перечисление всех пяти указанных лиц, а также еще 62 человек, в том числе и убийцы Урицкого Каннегисера.
Развязка
Урицкий не имел в своей жизни никакой власти и вдруг оказался на посту председателя Петроградской ЧК. Не каждый человек в силах справиться с внезапно свалившимся на него грузом ответственности.
Войдя в орбиту властных структур, Урицкий мог бы обрести независимость. Но не тут-то было! Вышестоящий Зиновьев нередко прибегал к безотказному аргументу: долг партийца превыше всего.
Это наглядно просматривается в последующих действиях Урицкого и реакции Зиновьева, в частности после убийства Володарского. В. Володарский (настоящие имя и фамилия Моисей Маркович Гольдштейн) родился перед самым началом двадцатого века в черте оседлости вблизи Новгород-Волынска. Семья была большая и бедная. Но отцу удалось все же пристроить в гимназию на бесплатное обучение сначала старшего сына Давида, а потом и Моисея.
После революции 1905 года Бунд, сторонниками которого была вся семья Гольдштейнов, порекомендовал Давиду и помог ему эмигрировать в Америку, спустя некоторое время туда же подался и отец. Перед началом первой мировой войны Моисей с помощью бундовского проводника-контрабандиста пересек российскую границу и тоже осел в Америке, в Калифорнии.
В мае 1917 года Володарский, в числе других политических беглецов, сошел с парохода на берег во Владивостоке. В пятнадцатилетнем возрасте Володарский был сторонником партии Бунда, потом стал вроде бы придерживаться меньшевистских взглядов, а в июле 1917 года вместе с Троцким, Урицким и другими «межрайонцами» вступил в партию большевиков.
Крупным или известным политическим деятелем Володарского не назовешь. В Америке в российских эмигрантских кругах ему была уготована роль рядового. С возвращением в Россию на гребне бурных событий бойкость пера и красноречие помогли Володарскому сделать политическую карьеру. Он вырос до комиссара по делам печати, пропаганды и агитации Петрограда и главного редактора «Красной газеты».
И все-таки в известную личность Володарский превратился после своей смерти, да и то на первых порах лишь в Петрограде. Все началось с того, что в печати появилось множество писем, телеграмм, в виде «волеизъявления масс», от коллективов предприятий и учреждений с требованием найти и наказать убийцу. А на третий день после убийства Володарского Урицкий на экстренном заседании Петроградского совета сообщил, что «…все имеющиеся данные говорят за то, что убийцами Володарского являются правые эсеры… вместе с английской буржуазией… На заседании этой партии, – говорил далее Урицкий, – …три недели назад обсуждался вопрос о целесообразности террористических актов». Урицкий пытался, кроме того, привязать к этому событию Савинкова, который якобы «недавно» встречался где-то с Филоненко.
Поступила телеграмма и от Совета Народных Комиссаров, в которой говорилось: «…буржуазия перешла на путь убийств из-за угла». А на кануне похорон Володарского Ленин направил Зиновьеву телеграмму, которая в печати не появлялась. Вот ее содержание:
«26 июня 1918г.
Также Лашевичу и другим членам ЦК.
Тов. Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали.
Протестую решительно!
Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.
Это не-воз-мож-но!
Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает» (В.И. Ленин и ВЧК. М.,1987).
Как утверждает исследователь В.И. Бережков, в ходе анализа всех телеграмм и писем, опубликованных в петроградских газетах тех дней, ни в одной из них не было обнаружено призывов к террору, тем более к «массовидному террору».
В «Петроградской правде» появились лозунги, с которыми рекомендовалось коллективам выходить на похороны и указывались пути следования колонн. На траурном митинге произносились зажигательные речи, а гроб с телом Володарского был опущен в могилу на Марсовом поле под грохот салюта, будто происходило прощание с первым лицом государства, что, кстати, даже не всегда и не везде делается.
Первоначальное сообщение Урицкого подтвердилось: убийство было организовано председателем Петроградского бюро ЦК парти эсеров А. Гоцем, а исполнителем являлся член центрального боевого отряда Сергеев.
Позже Гоца и руководителя центрального боевого отряда Г. Семенова судили. Гоц был приговорен к расстрелу, затем этот приговор заменен пятью годами тюрьмы. Выпущен на свободу по амнистии. Семенов был прощен судом за чистосердечное раскаяние. Между прочим, его адвокатом выступал Бухарин. Террорист Сергеев исчез бесследно.
Похороны Володарского завершены, преступники выявлены, известна и партия, которая организовала террористический акт. Но тут еще и июльские события в Москве, связанны с левыми эсерами и появлением Восточного фронта после восстановления чехов.
По решению Президиума Исполкома СКСО создается Военно-революционный комитет с широкими полномочиями. Комитет возглавил Урицкий, а его заместителем стал Бокий.
Сразу же вводится чрезвычайное положение на железной дороге и выходит распоряжение о регистрации бывших офицеров, еще проживавших в Петрограде. Между прочим, их в Петрограде насчитывалось 50 тысяч, основная часть которых пока еще занимала нейтральные позиции, хотя и была лишена средств к существованию. Но ПЧК производит среди них аресты, заставляя оставшихся на свободе предпринимать меры к выезду и присоединяться к белой армии.
К середине июля 1918 года резко ухудшилось положение на Восточном фронте. Колчак занимал один за другим крупные промышленные центры. Создавалась критическая ситуация в стране, и Ленин бросил клич: «Все на борьбу с Колчаком!».
В связи с этим, на очередном заседании Петроградского бюро ЦК РКП(б) решался вопрос о направлении на Восточный фронт отряда, как рекомендовал Ленин, из «активных, боевых партийных работников». И вдруг один из приглашенных, член Комитета партии города Семен Семенович Лобов заявил:
– Сначала нужно почистить Невский. Иначе мы оголим город и получим второй Ярославль, где левые эсеры расстреливали коммунистов безнаказанно.
Члены бюро (Крестинский, Лашевич, Зиновьев) поддержали это предложение. Урицкий же спросил Лобова:
– Арестуем массу людей, а чем их будем кормить?
– Зачем их кормить? – раздраженно сказал Лобов. – Нас, рабочих, они не кормили.
– Я отказываюсь проводить такое мероприятие! Считаю его вредным и несвоевременным! Мы осложним обстановку в городе, – возразил Урицкий.
В эту минуту он, возможно, вспомнил, что в царской тюрьме его не только кормили. Благодаря заботам сестры Берты, обеды и ужины ему носили из офицерской столовой, а дважды вместо ссылки прежние власти разрешали ему выехать за границу.
После заявления Урицкого наступила тишина. Зиновьев посмотрел на него с иронией и с долей наигранного недоумения, некоторое время помолчал, затем сказал:
– Я предлагаю поручить проведение данной акции инициатору, то есть товарищу Лобову, – члены бюро и приглашенные закивали головами в знак согласия. Урицкий же угрюмо молчал, уставившись глазами в стол, руки держал на коленях.
– Следовало бы товарищу Лобову выдать мандат ЧК, – веско добавил Лашевич.
– Правильное предложение. Если нет возражений, – Зиновьев обвел взглядом присутствующих, – поручим товарищу Урицкому подготовить документы для товарища Лобова.
В своей автобиографии от 1 июля 1922 года Лобов отметил (здесь и далее в приводимых документах пунктуация и стиль подлинника сохранены): «Меня… послали в ЧК проводить это. Я пошел и провел, в одну ночь около трех тысяч арестовали и разрядили атмосферу». Такой человек вполне устраивал Зиновьева, он станет шестым председателем Петроградской ЧК.
19 августа 1918 года Совет комиссаров Союза Коммун Северной области издал декрет о «немедленном расстреле» лиц, занимающихся контрреволюционной деятельностью, в том числе за «тайную или явную поддержку того или иного иностранного государства, за вербовку в пользу чехов и англо-французских банд. Расстрел производить только по постановлению ЧК. Декрет подписали председатель СК СКСО Зиновьев, Военный комиссар Позерн и комиссар внутренних дел Урицкий.
А еще раньше, 8 августа, Урицкий направил во все районы города и области телефонограмму с требованием: «Арестовать всех проживающих в районе офицеров: английских, французских, американских, итальянских и сербских; за исключением тех из них, которые снабжены дипломатическими паспортами и всех богатых купцов, той же национальности. Арестованных с материалами, отобранными у них, направлять на Гороховую, 2, в Чрезвычайную комиссию». В соответствии с указанным выше декретом «Петроградская правда» 21 августа опубликовала список 24 человек, расстрелянных ПЧК.
Возникла необходимость высказаться о деятельности Урицкого в июле – августе 1918 года. Сначала он вступил в конфликт с Зиновьевым и, проявив твердость, отказался «чистить Невский» и возглавить репрессии против партий эсеров, прекрасно зная, что именно эта партия несет ответственность за смерть Володарского.
Затем, хотя «чекистская работа ему не по плечу» и он «много страдает на этом посту», Урицкий, подчиняясь партийной дисциплине (не без давления со стороны Зиновьева), согласился возглавить Военно-революционный комитет, поставить свою подпись под декретом о расстрелах, направить телеграмму во все районы города и области об аресте офицеров союзнических армий и, наконец, подписал список о расстреле 24 человек. И вместе с тем так и не дал согласия на расстрел пяти членов так называемого дела «Каморра народной расправы». Более того, он неоднократно подписывал постановления об освобождении арестованных из-под стражи. Приведем два факта.
18 августа Урицкий направил телеграмму в Гдовский исполком с требованием освободить из-под стражи заводчика Степана Гусева и «предоставить ему возможность заниматься выделкой кож».
23 июня 1921 года А.М. Горький направил письмо А.В. Луначарскому с просьбой об улучшении быта ученых. Он, в частности, писал: «Позвольте указать, что, когда в Октябре 1917 года Родэ был арестован, – Урицкий (тогда он – член ВРК. – Авт.) сам ездил в тюрьму, чтобы освободить его».
Лавирование и шарахание Урицкого из стороны в сторону, стремление стать «сторонником сдержанности в репрессиях», а главное – давление Зиновьева привели к развязке.
Судьба Урицкого была предрешена… 30 августа 1918 года его застрелил юнкер Леонид Каннегисер, который на первом же допросе заявил, что он «еврей, но из дворян» и является убийцей-одиночкой. Фамилия Каннегисера значится в опубликованном в «Петроградской правде» 18 октября 1918 года списке расстрелянных ПЧК.
Уместно привести еще одну выдержку из очерка Алданова «Убийство Урицкого»: «Один из виднейших большевиков говорил Р.А. Абрамовичу: «Настоящий убийца Урицкого Зиновьев, он предписывал все то, за что был убит Урицкий».
Между прочим, бывшая жена Зиновьева – Сарра (Ольга) Наумовна Равич (1879 – 1957) исполняла обязанности комиссара внутренних дел Северной области с 15 сентября 1918 года и до 24 февраля 1919 года.
4 сентября 1918 года «Петроградская правда» писала: «За последнюю ночь было произведено много арестов, среди арестованных самый разнообразный контингент публики». А 5 сентября «Красная газета» сообщила о решении Петроградского бюро ЦК РКП(б) и Губернского исполкома: «…немедленно произвести аресты правых с.р. (социалисты-революционеры, эсеры. – Авт.), представителей крупной буржуазии, офицеров и держать их в качестве заложников».
В Петрограде, как и по всей республике, начинался красный террор…
По материалам Василия Бережкова, Александра Рабиновича и Марка Алданова.
